Книга Дж. Восса "Черный эдельвейс". Воспоминания.

Глава 10. 66-я параллель

  Посыльный остановился перед нами. Мы не сразу заметили его в сумерках, которые обволокли покрытый снегом лес. Прислонившаяся к лиственнице белая недвижимая фигура казалась не более чем частью окружающей среды - шлем и парка покрыты белой маскировочной накидкой, правая рука покоится на черном стволе пистолета-пулемета, висящего на плече. Сейчас, когда он оттолкнулся от ствола дерева и подошел ближе, мы с трудом смогли разглядеть его лицо. Только глаза были хорошо видны из-под обреза каски, когда он рассматривал наш маленький отряд.

  Мы собрались на тропинке, ведущей к линии фронта. Я начал доклад: имя, звание, должность. Посыльный знаком велел мне быть потише. Сам он говорил спокойно, когда поздравлял нас и пожимал руки мне и четырем другим новобранцам. Я должен был идти с ним на передовую, но сначала надо было проводить остальных на позиции «Манго». Он показал направо, где тропинка исчезала между березами и лиственницами у подножия маленького холма. В первый раз я услышал, чтобы минометы называли «Манго».

  Надевая снаряжение, один из нас нечаянно звякнул прикладом по контейнеру с противогазом. Посыльный быстро подошел к нему, снял карабин с его спины, перевесил под правое плечо так, чтобы ствол смотрел вниз, и вежливо положил руку солдата на него. Я понял, что русские находятся на расстоянии винтовочного выстрела. И тогда, впервые за день, я почувствовал насколько бесшумно все вокруг нас, словно морозное безмолвие и было самой природой этого странного места.

  Посыльный двинул группу по тропинке, и мы, построившись в колонну, направились в сторону расположения минометной батареи. Указав на холм, он сказал: «Прямо там, за ним, проходит передовая». На возвышенности был виден чахлый дозор из пихт и берез, безмолвных и черных на фоне снега и сумрачного неба.

  Позиции минометчиков были практически невидимы. Только встав напротив входа в траншею, я понял, что плоская насыпь на вершине каменного отвала была крышей заваленного снегом блиндажа. Посыльный и четверо моих попутчиков исчезли под землей, оставив меня ждать снаружи.

  Мы пришли с мулами. Из второго эшелона путь сюда занял добрых два часа. Пришлось тащиться по тропе подвоза в колонну по одному. Мулы составили нам компанию вместе со своим теплым запахом, мягким фырканьем и скрипом плетеных переметных корзин, качавшихся по бокам седел. От этого через секунду я перешел в полусонное состояние, вспоминая монотонную песню тривиального романтического содержания, услышанную мной в порту Оулу:

  «Мы сошли на берег в Оулу,

  А наши мечты утонули в море…

  Она выражала чувства тех, кто увидел себя, несмотря на пылкие ожидания, отправленными в «задницу мира», которой и выглядел этот удаленный арктический уголок. Последний километр мы шли одни. Погонщики мулов остались позади, объяснив нам, как найти место, где мы должны встретить посыльного.

  И вот сейчас, стоя в темноте в этом странном месте, я еще не чувствовал себя здесь. Я был где-то между своим прошлым и будущим. Я увидел контраст между тем, как больше недели назад мы, отплывая, смотрели на берег Восточной Пруссии, растворяющийся в темноте. Шесть лет назад я был там - лежал на солнечном пляже в Палмникен с Ником и другими ребятами из нашей туристической группы. Я нырял в волны за янтарем снова и снова, бросал найденные камни на горячий песок одновременно гордый и полный наслаждения. Покидая побережье на военном транспорте, я понимал, что теперь не время для пляжных удовольствий – пришла пора нести службу. Но было такое ощущение, как будто я оставлял на том берегу кого-то до боли знакомого, с кем мы не виделись очень и очень долго.

  Случались и другие похожие моменты по пути на фронт. Например, когда наше судно маневрировало среди чудесных островов архипелага Турку, и мы смотрели через перила на многочисленные зеленые острова, украшенные маленькими красными избами и лодками. Когда мы развлекались по пути на север в поезде, который тащил почти игрушечный паровоз на древесном угле. И, наконец, после прибытия в порт Оулу, где мы сидели в уютных избушках вместе с товарищами. Все это было ни чем иным, как прелюдией к началу новой жизни.

  Там, на нашей базе в Оулу, мы получили новое обмундирование и, помимо прочего, зимнюю униформу. Лагерь находился в леске на окраине небольшого городка. Он состоял из разброшенных избушек и был наполнен ароматами леса. Первый снег в начале зимы украсил местность вокруг. В течение нескольких вечеров, ожидая транспорт, мы сидели в столовой, пили и пели. Иногда к нам присоединялись ветераны мотопехотного батальона нашей дивизии – SS-Shutzen Bataillon 6, находившегося здесь в резерве. На третье утро я увидел, как на фронт отправлялась первая партия подкреплений. Это была решительно настроенн

ая группа молодых добровольцев. Зажав винтовки между коленей, они сидели в кузове грузовика с выглядывающими из под шлемов напряженными лицами в рамках из отороченных мехом капюшонов. Короткое расставание, пара храбрых улыбок, прощальных взмахов, и транспорт быстро исчез в снегопаде».

  «Сигарету?» - я оглянулся и столкнулся лицом к лицу с посыльным, бесшумно вышедшем из бункера. Моя задумчивость окончилась.

  «Спасибо!» - я зажег для него спичку и только тогда смог как следует рассмотреть его. У него было приятное, чисто выбритое молодое лицо и светлые волосы. Он был всего лишь на пару-тройку лет старше меня, но выглядел бывалым. Под его полурасстегнутой паркой я увидел ленту железного креста.

  «И снова добро пожаловать» - сказал он в своей мягкой манере, ставшей для меня уже знакомой. «Ты знаешь, что попал в 14-ю роту – роту тяжелых пулеметов нашего батальона. Отделение, в которое я тебя приведу, придано одному из горнострелковых полков нашей дивизии и располагается совсем рядом с Иванами, на удалении не более 150 м. Наш ротный командный пункт находится там» - он указал в направлении противоположном позициям «манго». «Командир хочет видеть тебя утром. Я провожу». Повернувшись, он указал налево: «Там озеро. Возле него заканчивается северный фланг нашего полка. На другом берегу начинаются позиции соседнего полка, его оборона проходит дальше на север и теряется где-то в озерах и болотах, где есть всего лишь несколько опорных пунктов. Это, как принято говорить, «Северный Фланг». А направо, проходит дорога на Лоухи, мы ее называем просто «Дорога». Там стоят другие части нашего полка, по обе стороны от нее».

  Я кивал все время, пока он говорил, но, судя по всему, выглядел весьма озадачено. Ничего не было понятно. Единственное, что я понял, это то, что позиции дивизии были скрыты где-то на этой покрытой снегом и лесом местности.

  «Ты усвоишь все это весьма быстро» - сказал он. Мы убрали сигареты. «Пошли. И тихо! Здесь снайперы кругом, даже когда темно». Он пошел вперед по тропинке на вершину холма.

  Неожиданно я услышал выстрел сигнального пистолета. Ракета взвилась вверх, дрожа высоко над землей и выбрасывая белый неровный свет над редкими березами и елями. Черные линии теней расчертили снег. Мы оба замерли на вершине холма, он - потому что был опытен, а я - от испуга. Теперь я увидел, что склон заканчивается в низине, простирающейся до следующего холма напротив нас. Я тщетно пытался увидеть вражеские позиции, которые, по словам посыльного, были от нас в 150 метрах.

  Ракета погасла, и взлетела новая. В этот момент чуть дальше по нашей стороне раздались две короткие очереди из пистолета-пулемета, затем последовала длинная пулеметная. Тут же тишину прорвало окончательно. С противоположного холма открыли огонь два пулемета. Слева присоединился другой наш расчет. Я продолжал стоять в тени дерева, будто наблюдатель, никак не участвующий в происходящем перед нами и удивленный странными звуками вокруг, которые неожиданно оказались свистом пуль.

  «В укрытие! Ложись!» - закричал посыльный. Он уже лежал, прижавшись ко дну маленькой ямы. Я упал на землю через секунду, внезапно осознав, что мы находимся прямо в зоне огня русского пулемета, прочесывающего поверхность холма и попадающего в стволы деревьев со звонким чавканьем. Ко мне пришло понимание, что я только что избежал смерти, глупой и абсолютно бессмысленной.

  «Сюда!» - прокричал посыльный. В несколько прыжков я оказался рядом с ним. Внизу короткие очереди пистолет-пулеметов перемежались с выстрелами другого стрелкового оружия. Посыльный выругался и, злобно шипя, указал вниз по склону: «Окопы. Мы должны быть там прежде, чем они задействуют свои «Манго». Я бегу первым, ты сразу за мной». Когда посыльный бросился вперед, послышались хлопки минометов на той стороне. Я выжидал. Последовательно раздались разрывы первого залпа. «Давай! Быстро!» - закричал посыльный. Я выпрыгнул и приземлился рядом с ним в окопе. Реальность передовой была намного жестче и грубее, чем я мог представить. Вспомнились уроки бокса в школе Гитлерюгенда, когда я в первый раз получил прямой удар в лицо.

  Минометные залпы продолжились, разрывы покрыли холм, хлопки выстрелов раздавались уже с обеих сторон. Но посыльный, не обращая внимания на суматоху, рванул, пригибаясь на бегу, по ходу сообщения пока я спотыкался и пыхтел сзади. Неожиданно, услышав звук приближающегося снаряда, мы упали на дно траншеи. Тут же меня встряхнуло от взрыва, произошедшего прямо на бруствере. Прийдя в себя я увидел посыльного, стоящего на коленях надо мной.

  - Ты в порядке?

  - Да, в норме, мне кажется…

  - Все закончилось, – сказал он.

  Я поднялся и посмотрел за бруствер, туда, где снаряд сделал воронку, но лес вокруг нас был черен как раньше. Я почувствовал острую боль в левом ухе и понял, что когда бросился на землю, получил сильный удар прикладом своей винтовки.

  Блиндаж был прямо за поворотом.

  Изогнутая траншея вела вниз ко входу. Несколько шагов, и мы остановились у грубой двери. Из-за нее было слышно мелодию губной гармоники. Посыльный усмехнулся и открыл дверь. Там не было никого за исключением кострового, медленно выплывающего из сумерка помещения.

  «Ну, ты молодец! Играешь на гармошке, а снаружи творится ад!» - сказал посыльный и пожал руку крепкому черноволосому мужчине.

  «Просто было шумно» - сказал он с широкой улыбкой – «А то нервы сдают. Кто это с тобой? Наше пополнение, я полагаю?»

  «Да. Это Йохан Восс. А это Гейнц Баумер, третий номер пулеметного расчета – представил мой попутчик кострового».

  Мы обменялись рукопожатием. Я оглянулся вокруг. Блиндаж был на семь человек, обогревался маленькой печкой, а освещался карбидной лампой, которая давала бело-голубой свет и едко пахла. У задней стенки было несколько нар, прижатых потолком из тонких бревен и грубо соединенных между собой еловыми сучьями и ветками. Стены также были из плотно прижатых друг к другу бревен. Здесь же стоял стол для чистки оружия, маленький столик и две лавки около него. На стенах была развешена куча разного снаряжения: боеприпасы, одежда, войлочные ботинки, а также две стрелянные артиллерийские гильзы, соединенные уходящими наружу веревками.

  Через секунду вернулись остальные. Первой вошла группа из трех человек в белых шлемах, вооруженные до зубов, лица светятся от возбуждения. Они ловко протиснулись через узкую дверь. Серебряные руны в правых петлицах заблестели в свете карбидной лампы. Все одновременно говорили, оживленные скоротечной схваткой. Все что я понял, это то, что русская разведгруппа, должно быть, лежала в снегу часами, выжидая удобного момента, чтобы спрыгнуть в наши траншеи.

  Один из трех вошедших, блондин по имени Шмидтхен, рассказал на сильном кёльнском диалекте, как, стоя на посту, он пускал ракеты, а затем удачно убил первого в разведгруппе. Русский выпрыгнул прямо на него, но пистолет-пулемет запутался в его собственном маскхалате, и это позволило Шмидтхену сделать свое дело. Остальные разведчики попали под огонь нашего пулемета, и, поскольку их атака была блокирована, обратились в бегство, возможно даже с потерями.

  Все трое сняли каски и поставили винтовки в упоры. Еще двое солдат до сих пор находились в траншее. Один - по прозвищу Старик и второй - первый номер пулеметного расчета по имени Хейнрих. Я стоял в тени у нар. Пока что меня не замечали.

  Затем я увидел, как вошел Старик. Поперек его худощавой груди висел пистолет-пулемет, пара глубоко посаженных глаз, выглядывающих из-под кромки каски, и широкий рот образовывали две параллельные линии над квадратной челюстью. Лицо было будто вырублено из дерева.

  «Внимание!» приказал он, неторопливо засовывая в подсумки новые магазины. «Приказ командира: Остаетесь в боевой готовности. Все. Не разуваться, не спать, никакого шнапса! Возможно, в ближайшее время иваны вновь попытают счастья». Он говорил негромким командным голосом с сильным верхнесилезским акцентом. Крупное адамово яблоко ходил вверх-вниз по его длинному горлу. Он был лидером в этом пулеметном отделении, около 25 лет, из старой гвардии, пришел служить еще до войны.

  Как раз в тот момент, когда я собрался начать доклад, он заметил меня: «Эй, солдат, ты кто такой?»

  Тут же меня заметили и остальные. Посыльный уже ушел. Я вышел вперед, отдал честь и доложил о прибытии. Приветствие Старика было неформальным. Тонкая улыбка прошла по его лицу. Вероятно, мой доклад выглядел чересчур молодцевато для этих матерых бойцов.

  Он рассматривал меня. Мы оба чувствовали определенную разницу между ветераном и новобранцем. Его реакция была не теплой и не холодной. Прозвище казалось мне очень подходящим ему, т.к. он, очевидно, был старшим и наиболее опытным в отделении.

  - «Занимай нары вверху слева. В случае тревоги наружу не выходи. Ни при каких обстоятельствах!». Повернувшись к остальным, он добавил: «Присматривайте за ним».

  Я пожал протянутые мне руки и ответил на вопросы о своем личном и военном прошлом.

  Так меня встретила передовая. Безмолвным лесом, способным разорваться стрельбой и насилием, и дружеским приемом в блиндаже. Смутные представления о моем назначении теперь приобрели форму: местность, фронт, лица сослуживцев. Здесь, в окружении замерзших болот и топей, в заснеженном лесу, среди рек и озер, на забытой Богом передовой на этом склоне на краю земли в районе 66 градуса северной широты я нашел то, что должно было стать отныне моим домом, моей жизнью и судьбой - 3-й батальон.

Глава 11. День святого Николая
  6 декабря 1943 года жуткий грохот выдернул меня из глубоко сна. Я лежал на верхних нарах в блиндаже. Почувствовав пронизывающую боль, я понял, что ударился лбом о низкий потолок. Над соседними со мной нарами крыша блиндажа была пробита, через большую дыру виднелось сумеречное небо полярного полдня. Снаряд советского противотанкового орудия разорвался на нашей позиции и разметал тонкий слой веток, камней и дерна на крыше блиндажа. Эхо разрыва было резким, сухим и жестким. Внутри бешено звонили тревогу соединенные струной с позицией нашего пулемета гильзы от снарядов. Все еще оцепенелый, я запрыгнул в свои войлочные ботинки, готовясь выбежать наружу. Звук тревоги прекратился, и в тот же момент я услышал, как наш пулемет открыл огонь. Затем минометы на той стороне начали посылать мину за миной, покрывая землю вокруг нас плотной стеной разрывов.

  Старик, уже в парке и каске, схватил свой пистолет-пулемет и быстрыми и точными движениями начал забивать карманы ручными гранатами.

  «Ребята, похоже, это серьезно. Все за мной, быстро!» - крикнул он и устремился наружу.

  Хайнрих был следующим, вдвоем они побежали по траншее в сторону пулемета. За ними последовали остальные, постоянно пригибаясь от минометного огня. В такой ситуации необходимости в приказах не было. Каждый знал свое место. Я был вторым номером расчета, и мое место было рядом с Хайнрихом.

  В ДЗОТе Баумер отстреливался короткими очередями, поворачивая пулемет на станке. Противотанковое орудие безмолвствовало, растворясь в маскировке. Русские Манго продолжали вести огонь. Наши отвечали - мы наблюдали взрывы на вражеских позициях. Крыша пулеметного гнезда была разбита попаданием снаряда, но ни Баумер, ни пулемет не пострадали. Вместе с пулеметом 12-й роты мы отражали нападение русских левее нашей позиции. Оказавшись в ДЗОТе, мы с Хайнрихом увидели белые фигуры - отступая, они подпрыгивали, бежали и укрывались в глубокой снежной канаве, которую прорыли, когда ползли вперед этой ночью. Три бесформенных кучи остались лежать в снегу недалеко от нашего проволочного заграждения.

  Огонь прекратился. Беглецы исчезли в стене елей и берез. Мы быстро заменили нагревшийся ствол. Я достал из ящика новую ленту и быстро вставил ее в казенник пулемета.

  «Здесь все в порядке?» - раздался голос позади нас.

  Я развернулся. В наше укрытие входил дежурный офицер.

  С ним появился обершарфюрер Шэйпер, наш взводный. Оба были в полном боевом снаряжении, оба с пистолетами-пулеметами поперек груди и в касках, покрытых белыми чехлами. При этом они были очень разными. Офицер, унтерштурмфюрер Манхард, был командиром взвода 12-й роты нашего полка. Я никогда с ним толком не общался. Это был статный, худощавый и весьма молодой мужчина. Он всегда двигался по окопам своей необычной пружинистой походкой. Сейчас в тесноте бункера я увидел его лицо поближе и под кромкой шлема разглядел устремленный в амбразуру взгляд полный воли и решимости. Шэйпер, напротив, был крепкий, краснолицый, родом из деревни в Нижней Саксонии - еще один яркий представитель «старой гвардии».

  «В настоящий момент, да, унтерштурмфюрер!» - ответил Старик.

  Манхард торопливо сыпал вопросами о том, что мы видели, сколько убитых осталось на поле, чем были вооружены нападавшие, и самый главный вопрос – где расположена противотанковая пушка?

  Старик указал на место прямо напротив нас через лощину. «Там, возле пулеметной точки. Никогда раньше не видел здесь этого сукина сына. Он, должно быть, где-то рядом. Думаю, они подтянули его этой ночью. Все произошло неожиданно. Баумер увидел их в стереотрубу, когда они сорвали камуфляж с орудия и открыли огонь».

  Манхард прильнул к стереотрубе и начал изучать противоположный склон в поисках орудия. «Они выкинули аналогичный фокус с 1-м батальоном несколько недель назад» - сказал он.

  «Как вы думаете, к чему это они?» - спросил Старик.

  «Пока не знаю. Прощупывают оборону, я полагаю. В любом случае уверен, что они вскоре попытаются снова и тогда, боюсь, ваша позиция будет их первой целью. Послушайте, с такой дистанции они разнесут ДЗОТ вместе с этим пулеметом, если вы им позволите. Не дайте им такого шанса. Вы должны заткнуть эту пушку до того, как она успеет сильно навредить! Не выпускайте их из виду! Я специально запрошу огневую поддержку у наших «Манго». Сказав это, он вышел.

  Мы ждали, Старик слился со стереотрубой, вновь и вновь переводя ее слева направо. Хайнрих наблюдал сквозь прицел МГ. Больше часа прошло в тишине, напряжении и ожидании. Три тела перед колючей проволокой оставались недвижимыми. Полдень минул, и снова стало темно, так темно, как бывает только на этой заснеженной широте. Холод медленно тянулся с земли к моим коленям, несмотря на теплые ботинки и поддетое теплое белье.

  Хайнрих прервался, передав пулемет мне. Вскоре после того, как он ушел, я неожиданно увидел орудие прямо перед нами - оно медленно появилось из-за маскировочного экрана, опустившегося вниз, и теперь неясно вырисовывалось за бруствером, наведенное на нашу огневую точку.

  «Вот она!» - Старик и я закричали одновременно.

  «Огонь!» - заорал Старик. Первая очередь трассеров прошла выше. Русские были у меня в прицеле, и я продолжал нажимать спусковой крючок. Я представлял пули, бьющие по щиту их орудия и щекочущие нервы расчета, но пробить броню они не могли даже с расстояния в 150 метров. Потом они ответили. Их первый снаряд ударил в крышу ДЗОТа, снося его вторую половину. Следующий не долетел. Если бы сразу последовал третий, он пришелся бы нам прямо в амбразуру. Но Хайнрих уже вернулся и длинными очередями не давал русскому расчету подняться. Третий выстрел тоже мимо, но схватка не на жизнь, а на смерть была еще не окончена.

  Наконец, наши минометы открыли огонь. Я увидел быструю цепь из четырех разрывов вокруг нашей цели. Потом снова и еще раз. Старик продолжал смотреть в стереотрубу, все больше и больше возбуждаясь от прицельного огня минометчиков. «Хайнрих, прекратить огонь!» - приказал он неожиданно. «Орудия больше не видно. Думаю, оно уничтожено».

  Мы прервались. Ствол менять не стали, даже когда Хайнрих обнаружил еще одну русскую партию, выдвигающуюся с того же направления. Пока они были достаточно далеко. Хайнрих повернул пулемет на станке, прицеливаясь в белые тени, продвигающиеся в сумраке.

  «Не стрелять!» - приказал Старик: «Подпустим поближе».

  Неожиданно он закричал: «Берегись!». В тот же момент громкая очередь русского пистолет-пулемета раздалась прямо перед нами и тут же последовала очередь Старика, разрядившего весь магазин прямо над моей головой. Один из трех русских, лежавших перед заграждением подполз вперед, подождал своего часа и, пытаясь выполнить проваленную ранее задачу, вскочил на ноги. Было уже почти поздно, когда Старик заметил его и упредил. Фигура русского солдата осела вниз, тело повернулось, и одна рука повисла на колючей проволоке. Больше он не шевелился, а поднятая рука, казалось, протестовала против такого бесполезного проявления храбрости.

  В этот же момент наша позиция открыла огонь. Хайнрих стрелял из пулемета, взрывы мин покрыли нейтральную полосу. Иваны продвинулись достаточно далеко, но, несмотря на всю их храбрость, они были вынуждены начать отход.

  Неожиданно минометы прекратили стрельбу. «Эй, посмотрите!» - закричал Старик: «Похоже, 12-я пошла в контратаку. Не могу поверить! Вот черти!»

  Я вскочил к амбразуре и увидел тени наших солдат, стремительно двигающихся по белой лысой прогалине на левом склоне нашего холма во фланг разведгруппе. Они подошли уже близко и были готовы отрезать русских. Громко и отчетливо раздавались команды Мэнхарда - он приказывал людям на своем левом фланге обойти противника и блокировать ему путь к отступлению. Потом все произошло очень быстро. Стреляя и крича, они ворвались в группу разведчиков, собрали оставшихся в живых Иванов, и были на пути назад еще до того, как русские «Манго» открыли огонь.

  После этого лес стал безмолвен и черен, как и утром. Дело шло к вечеру, на посту мне было стоять еще час. Старик пришел и сказал, что с нашей стороны потерь не было. Когда дым первой сигареты проник в легкие, напряжение отпустило, и пришло ощущение, что это именно то место на войне, где мне хотелось бы быть в это время.

  Когда я вернулся в блиндаж, там было весело. Пришла почта. В условиях нашего тесного жилища, почта неизбежно становилась явлением скорее общественным, нежели личным. Бутылка коньяка, часть нашего месячного рациона, стояла за карбидной лампой. Письма и фотографии шли по кругу. Некоторые все еще чистили оружие. Я был встречен товарищами с радостью, так как мне из дома пришла посылка, и каждый знал, что и ему что-то от нее достанется. Когда я ее открыл, то с трудом поверил своим глазам - это была посылка-поздравление с Днем святого Николая, и там было все, что обычно находят дети в своих ботинках утром этого дня – бисквиты, орехи, шоколад, хвойные веточки, а также маленький подарок – перочинный ножик и книга Гамсуна. Представить, что эта посылка нашла меня за 4000 тысячи километров, путешествуя кораблем, поездом, грузовиком и, наконец, на спине мула, и появилась точно в предназначенный ей день, было невозможно. Это было почти чудо.

  Снаружи крепчал мороз. Маленькая печка гудела, ее верх накалился докрасна. Наше настроение поднялось, когда на стол пожаловала еще одна бутылка коньяка. Первым всеобщее внимание привлек Старик. Он начал петь песни, шутить, рассказывать байки, заставлял других рассказывать свои, показывая свое одобрение или наоборот, в зависимости от степени их пошлости.

  «Знаете историю про двух блох?» - начал он. «Нет? Не знаете? Ну, тогда вот: «Две блохи встретились на усах мотоциклиста. Одна другой говорит:

  - Ну, что? Нравится тебе здесь?

  - В общем, да. Но каждый раз, когда он гонит тут ужасный сквозняк. Это сводит меня с ума!

  - Вот что я тебе посоветую: найди какую-нибудь женщину и залезь ей под нижнее белье. Там отлично живется, скажу я тебе, тихо и спокойно. Однажды вторая блоха так и сделала. Она ушла, но через какое то время снова вернулась.

  - Что такое? - спросила первая – Ты последовала моему совету?

  - Да, конечно! Заползла за пазуху юной красотке и замечательно проводила там время. Но буквально рядом я нашла еще одно место, где было гораздо лучше: заросшее, теплое и уютное. Невероятное! Удивительное!

  - Рада слышать. Но так чего ж ты там не осталась?

  - Ну, я даже не знаю… проснулась как-то и вновь обнаружила себя на усах мотоциклиста».

  Это был взрыв смеха, хотя Хайнрих и я реагировали поспокойнее - сальные шуточки в целом находили меньше отзыва среди молодых. Становилось все больше причин для песен и еще одной бутылки коньяка. Баумер затянул на своей губной гармошке любимую мелодию Шмидтхена, печальную песню про браконьера, его дочь и хозяина, где после пары куплетов все умирали. Шмидтхену нравились такие песни. И пелась она чем грустнее, тем лучше. Баумер был мастером извлекать из своего примитивного инструмента печальные мелодии. Те из нас, кто не знал слов, просто подвывали в такт. Все, кроме Старика, настроение которого изменилось. Теперь он, откинувшись, сидел со взглядом полным беспокойства. Неожиданно он встал и сказал тихим голосом: «Прекратить сейчас же. Чтобы я больше не слышал!»

  «Эй, Старик, не будь занудой. Давай еще попоем!» - крикнул Шмидтхен, выводя новую мелодию.

  «Я сказал прекратить!» - взревел Старик, хлопнув кулаком по столу. «Отбой! Завтра у нас много работы по восстановлению крыши. Время отдыхать».

  Он встал и начал готовиться к дежурству в траншее. Не успел Шмидтхен возразить, как Хайнрих быстро взял его руку, дав понять, что лучше не настаивать. Наша маленькая вечеринка была закончена.

  Старик вышел. Хайнрих был следующий на часах, и поэтому остался сидеть за столом. Мне показалось любопытным странное поведение Старика, и я попросил Хайнриха рассказать об этом.

  «Хорошо» - сказал он – «Кажется, он не способен вынести эти кухонные мотивы, они вгоняют его в депрессию». И он рассказал мне историю про Саллу и про участие Старика в ней. Он сказал, что все равно рано или поздно я про это услышу, по крайней мере, в намеках и слухах, которые могли бы меня удивить; в общем, лучше, если он сам расскажет. Старик служил в боевой группе «Норд», подразделении, на базе которого была создана наша дивизия. Перебазировавшись из Норвегии, они были брошены на новый фронт в Северную Карелию в июне 41-го года, когда началась эта кампания. Боевая группа была моторизованным подразделением, совершенно неподготовленным к ведению боя в лесу. Ее первой задачей было взять несколько сопок в глуши между советской границей и деревушкой Салла.

  Если бы была проведена достойная разведка, то стало бы ясно, что эта местность является природной крепостью. Но для того, чтобы сохранить подготовку операции в тайне разведмероприятия запрещались. Когда боевая группа продвигалась к подножию сопок, она была отрезана сильнейшим минометным огнем, а с близлежащих высот их начали поливать свинцом пулеметы, установленные в дотах. Наши солдаты оказались прижаты к земле и не могли даже пошевелиться, когда пропитанный жаром свирепого огня русских июльский лес внезапно вспыхнул, словно сухая солома. Хайнриха в тот момент еще не было в подразделении, но он поведал, что это был невыносимый ужас. Ревущее пламя и дым окутали местность. Казалось, взрывы мин и пулеметные очереди заполонили все вокруг и ничто живое не сможет ускользнуть от их раскаленных укусов. Число потерь было огромным и продолжало расти. Связи и управления не было, была только всеобъемлющая и непреодолимая паника. Обезумевшие от животного страха люди думали исключительно о спасении собственных жизней. Старик, испугавшись, что тоже может сгореть, бросил своих гибнущих товарищей. В его голове пульсировала только одна мысль - выбраться прочь из этого адского пекла и забыть, как можно скорее забыть этот кошмар…

  После того, как Саллу все-таки взяли, убитые были найдены и похоронены. Их были сотни, сотни почерневших скукоженных тел. До сих пор Старика преследуют сгорающие заживо друзья, молящие о помощи и проклинающие его в пылающем лесу.

  Хайнрих закончил рассказывать и подбросил дров. Его профиль высветился огнем. Рассказ о том, как на самом деле дивизия приняла крещение огнем, добавил его бледному вытянутому с темными глазами лицу мрачный оттенок. Мы общались и раньше и, вроде, стали поближе друг другу. Он родился в Кёнигсберге в Восточной Пруссии и записался добровольцем в армию сразу же после окончания школы. Но, несмотря на весь свой идеализм, он был скептиком, который с некоторым удовлетворением рассказал мне, новобранцу, что боевой рекорд дивизии был вовсе не со знаком плюс.

  Через секунду он продолжил: «Впоследствии дивизия отлично сражалась и в 1942 г. была реорганизована в горно-пехотную. Старик получил Железный крест. Но события тех дней еще остаются в его душе, и я, честно говоря, сомневаюсь, что вообще когда-нибудь исчезнут оттуда».

  Я должен был сменить Хайнриха на часах в полночь и собирался теперь поспать. Забравшись на свои нары, я прикрепил на стене рядом веточки и украшения из посылки. Крыша была залатана на скорую руку. Утро мы должны были начать с ее починки, установив затемно маскировочный экран.

  Это должно было случиться примерно в то время, когда я познакомился с Унтершарфюрером Мэнхардом.

  Я стоял на посту в ожидании смены. Недавно прошел снег. Но сейчас небо очистилось, и слегка похолодало. В это время года природа скована холодом, и мороз становится основным противником враждующих сторон. Малейшая небрежность может привести к обморожениям конечностей, ушей и носа. На посту, стоя на настиле из еловых веток, мы носили войлочные ботинки, ватные брюки, утепленные анораки, белые маскхалаты, мощные рукавицы. Лицо защищала шерстяная маска с отверстиями только для глаз и рта, в общем, похожи мы были больше на торговок с рынка, чем на молодых вояк.

  Несмотря на такие сложности, тем не менее, бывали зимние дни и ночи, когда эта странная земля представала в зачарованном свете. Я уже видел северное сияние - явление безукоризненной красоты – сильное свечение, танцующее, переливающееся и принимающее разные формы и цвета, очаровывающее нас, земляных гномов, и умаляющее наши военные заботы. В полдень того дня солнце поднялось над горизонтом на короткое время, и снег заискрился и заблестел под его лучами даже вокруг убитого русского с повисшей на колючей проволоке рукой. Уходя по траншее с нашей позиции, Шэйпер сказал мне, чтобы я заглянул к Мэнхарду после смены. «Должно быть это личное» - добавил он. Я не предполагал, что это может значить.

  Как оказалось, незадолго до этого Мэнхард с Шэйпером были в нашем блиндаже, разговаривали со Стариком и увидели на столе книгу Гамсуна, принадлежащую мне. Мэнхард спросил, чья она, и ему ответили.

  «Чертовски рад, что рядом есть хоть кто-то, кто читает Гамсуна» - сказал он, пожав мне руку после того, как я доложил о прибытии. Первый раз я смотрел на него без каски. Я тут же вспомнил Филиппа (?), лицо другое, но того же типа. На кителе он носил железный крест первого класса и знак о ранении, который был очень необычным.

  - Читал еще что-нибудь из его творчества?

  - "Соки земли" - ответил я – Мне очень понравилось.

  - Ну, значит, есть у нас кое-что общее - сказал он – Присаживайся, и расскажи о себе.

  Я вкратце рассказал о своем прошлом и выяснил, что сам он из города Мюнстер в Вестфалии. Он попросил меня одолжить ему моего Гамсуна, сказав, что у него есть особая причина такого интереса - вскоре его назначают командиром роты в разведбате дивизии на Северном фланге, где они будут действовать совместно с норвежскими добровольцами. Я не слышал про норвежских добровольцев в нашей дивизии, и меня разобрало любопытство. Он рассказал, что они вызвались, чтобы сражаться на стороне финнов. Сперва это была рота, затем развернутая в батальон полного состава – Лыжный батальон СС «Норвегия». Они были специалистами по лыжам и отлично чувствовали себя на этой негостеприимной местности. Северный фланг был в тридцати километрах от нашего местоположения. По словам Мэнхарда, сплошной линии фронта там не было – лишь несколько застав и опорных пунктов различного размера. Они были построены для круговой обороны и имели большие запасы боеприпасов и продовольствия. Укрепления были разбросаны на огромном пространстве, где не было ничего, кроме болот, озер, лесов да нескольких заброшенных лачуг. Военные действия на этой территории означали, прежде всего, патрулирование нейтральной полосы. Он уже служил там до того, как был направлен на курсы младших офицеров, и хорошо знал эту местность.

  Все это зацепило мое воображение. Увидев мой интерес, Манхард случайно заметил: «Кажется, тебе было бы интересно поучаствовать в патруле». «Конечно, почему бы нет» - ответил я праздно, не подозревая, что это будет иметь далеко идущие последствия.

Глава 12. Разведка на северном фланге.

  С течением марта 1944-го года солнце все дольше повисало над горизонтом, и интенсивность разведывательных мероприятий в полосе дивизии возросла. Двенадцатичасовой световой день, замерзшие озера и покрытая снегом местность представляли идеальные условия для действий горно-егерских поисковых партий. В целях обеспечения боевых задач опорных пунктов, а также в интересах всей дивизии особенно важными были диверсионные действия против скрытого чащей леса противника, равно как и его поиск и уничтожение.

  Эта зима была не такая лютая, как две предыдущие. В блиндаже мы жили вполне сносно. Сейчас, оглядываясь назад, кажется невероятным, что линия фронта может проходить в столь неблагоприятных климатических условиях. Наши блиндажи были усовершенствованы дополнительными накатами, способными выдержать даже попадание артиллерийского снаряда, и являлись достаточно надежным убежищем. Деморализующая солдат темень, почти постоянная с ноября по февраль, компенсировалась «шнапсом батальонного разлива» - чистым белым алкогольным напитком, выдававшимся еженедельно. Долгие часы в блиндаже проводились за игрой «Семнадцать и четыре» - карточной забавой похожей на покер, со ставками на огромные суммы в рублях, это был единственный вид денежного оборота в наших условиях.

  Я думаю, что мы оказались способны вынести все это так как были молоды и, в какой то мере, бравировали друг перед другом. Из-за молодости мы всегда испытывали голод, и его не смогла бы удовлетворить даже самая отлаженная система снабжения. Без сомнений, кроме голода давило и нервное напряжение. Большинству из нас настолько хотелось сладкого, что когда мы получали недельную норму фруктового варенья, мы поглощали его моментом.

  В начале марта меня вызвали на ротный КП, где я узнал, что меня переводят в 6 разведывательный батальон СС «Норд», действующий на северном фланге. Видимо, Мэнхард задействовал какие то свои связи в штабе дивизии, мне это осталось неведомо. Мои чувства в этой связи были смешанными. С одной стороны я расстаюсь с ребятами из отделения Старика, в частности, с Хайнрихом, с другой, меня готовили специально для лыжных рейдов, и я чувствовал себя гораздо лучше на открытой местности, даже на такой как эта, чем в тесноте окопов, траншей и блиндажей. В лбом случае, возможность повоевать в разведке в большей стпени соответствовала образу добровольца на войне. Как диких гусей отправляет в полет зов природного инстинкта, так и меня он сорвал с места и понес в неизвестность.

  Несколько дней спустя я трясся в кузове грузовика, громыхавшего по дороге на север. Эта рокада была проложена нашим инженерно-саперным батальоном в глуши между сопок и болот на удалении около 10 километров от линии фронта. Сделана она была из массивных настилов бревен и досок. У русских ее аналогом была железная дорога и разница между ними символизировала в каких неблагоприятных, по сравнению с Иванами, условиях, делала свое дело наша служба материально-технического обеспечения.

  Дорога заканчивалась у тихого замерзшего озера. На берегу стояло несколько сараев и пара перевернутых лодок – от места веяло бесконечным одиночеством. Сани повезли нас на восток вокруг озера. На другой стороне на фоне белого окружения выделялось небольшое поселение из бревенчатых избушек. Это была база разведбатальона, который удерживал дефиле между двумя озерами несколькими километрами восточнее.

  Доложив о прибытии на командном пункте, я узнал, что назначен в роту Мэнхарда. Как оказалось, в течение ближайших дней стартует несколько лыжных разведпартий. Они должны были действовать автономно и командовали ими соответственно Мэнхард, один норвежский офицер и, к моему удивлению, фон Хартман.

  Наша группа была самой маленькой: тридцать два человека, два унтер-офицера и один офицер, одно отделение целиком состояло из норвежцев. Нам был поручено произвести поиск в ближайших тылах русских, взять пленных и немедленно вернуться, а остальные должны были продолжить разведку в течение нескольких дней на участках севернее и южнее. Приготовления шли полным ходом. Я получил лыжи и финские лыжные ботинки. Мне оставили винтовку, хотя больше половины нашей группы были с пистолетами-пулеметами. Несколько волокуш были упакованы снаряжением, едой (помимо прочего, специально для разведгрупп, смесь из фундука, миндаля и изюма), палатками и запасными лыжами для пленных.

  Мы уходили сразу после захода солнца и уже утром намеревались начать действия за линией фронта. Построение для выхода назначили на семь вечера. У Мэнхарда был русский ППШ с несколькими дисковыми магазинами, сделанное на совесть, никогда не подводившее и самое желанное для любого солдата оружие. Каски мы не брали, наши горные кепи были более подходящими для такого рода действий.

  Через полчаса отряд был на исходной позиции. После короткой паузы мы вытянулись в колонну для прохода в минном поле на нейтралке, которая распростерлась под чистым ночным небом.

  Русские действовали на территории между двух озер, расположенных от наших передовых позиций в десяти и двенадцати километрах соответственно. Наш маршрут был спланирован по этой местности в виде дуги, вогнутой в сторону русского тыла. Личный состав был знаком с местностью. Каждый имел карту, где были обозначены озера (каждое под своим номером), реки и сопки, а также нанесен общий план рейда. Опыт предыдущих разведвыходов добавлял отряду уверенности. Некоторые знаки были нанесены на карту, как я понял, чтобы обозначить места, где были прикопаны убитые ранее егеря, которых не было возможности вынести. Однако впоследствии, находясь на этой бескрайней пустынной местности меня не оставляло чувство, что мы идем там, где еще не ступала нога человека.

  Мы пересекали чахлый лес и открытое пространство, продирались сквозь густой подлесок, форсировали ручьи. Упавшие деревья и скалы приходилось обходить, хотя иногда удавалось идти точно по проложенному маршруту. Волокуши тащили по очереди. Это был тяжкий труд, и мы обливались потом, несмотря на холод. После месяца в окопах я был не в форме. Снова и снова партия делала остановку, когда лежащая впереди местность требовала предварительной разведки. В такие моменты наступала тишина настолько абсолютная, что можно было слышать биение сердца и чувствовать, как кровь стучит в ушах.

  Привал был объявлен около полуночи. Мы остановились на поляне, окруженной изгородью из берез и елей. Здесь было относительно спокойно, и каждое отделение могло развести маленький огонь, чтобы согреть чаю способом, которому нас научили финны. Для этого мы использовали цилиндрические канистры с дырками, проделанными у дна; береста бросалась внутрь, поджигалась вместе с березовыми щепками и давала устойчивое, почти бездымное пламя. Этого было достаточно, чтобы обеспечить нас горячим питьем. Люди собрались рядом и разговаривали тихими голосами. Небо над нами образовало огромный сверкающий свод, и я подумал, что такого на родине никогда не увидишь.

  Я разговаривал с Хервегом, командиром отделения норвежцев, который бывал с Мэнхардом на заданиях раньше и, казалось, был практически влюблен в него. Неожиданно Мэнхард остановился перед нами и, указывая в небо, быстро спросил: «Послушайте! Слышите это?». «Тише все!» - приказал он. Тогда я услышал похожий на звук трубы крик диких гусей, удаленный в вышине, но приближающийся. Теперь все слушали и смотрели вверх. Широкий птичий клин появился на фоне неба, устремленный с юга на север, поющий свою пронзительную, грустную, бесконечную песнь. Мы следили за птицами, пока они не растворились в темноте. Вновь я не мог не вспомнить песню, которую мы часто пели в Юнгфольке.

  Дикие гуси сквозь ночь неслись

  На север с криком протяжным.

  Поход беспокойный, держись, держись!

  Чем стали мы в жизни важным?

  Давай, давай, серое войско,

  Лети вперед, к цели!

  Возврата не будет, не жди его,

  Ветра нам «Аминь» спели.

  Wildganse rauschen durch die Nacht,

  Mit schrillem Schrei nach Norden.

  Unstete Fahrt; hab’acht, hab’acht!

  Was ist aus uns geworden?

  Fahr zu, fahr zu, du graues Heer,

  Fahr zu, fahr zu, nach Norden!

  Und fahren wir ohne Wiederkehr,

  Rauchst uns im Herbst ein Amen.

  Пытаясь выразить свои чувства в тот момент, скажу, что именно тогда я начал рассматривать диких гусей как символ нашей борьбы с большевизмом на этой забытой богом земле, битвы столь же естественной и неизбежной, как и полет этих птиц. Без сомнений эта песня была в сердцах многих из нас во многом потому, что мы действовали в расчете только на самих себя во вражеском тылу. Тем не менее, мы не видели в этих строках пророчества, предсказаний событий уже случившихся, но неизвестных нам, и событий грядущих.

  Мы продолжили движение в восточном направлении. В темноте ничто не выдавало врага. Колонной по одному мы оставляли за собой лыжню, не нарушая спокойствие леса. Раздавалось лишь мягкое шуршание скользящих лыж и ритмичные поскрипывания лыжных палок, приглушенные снегом. С течением времени напряжение нарастало - казалось, нет конца и края белой равнине. Только торчащие стволы отдельно стоящих деревьев как бы бросали вызов враждебной среде.

  Перед рассветом мы еще раз передохнули. Манхард совещался с двумя командирами отделений, освещая карту фонариком. Повернув на юго-запад, рано или поздно мы непременно должны были перейти линии снабжения русских. С рассветом наше движение стало осторожнее, больше останавливались для осмотров впередилежащей местности через бинокли, больше стало мер безопасности.

  Около 10 часов утра отряд подошел к озеру №20, находящемуся в 5 километрах от нашей ночной стоянки. По сигналу Мэнхарда мы залегли в снег. Перед нами озеро образовало чистое пространство, окруженное лесом. Мэнхард и командиры отделений вновь осматривали местность с помощью биноклей. Наконец они заметили врага. Послышались удаленные голоса. Мы переместились вперед и я увидел их: отделение русских шло на восток, огибая озеро, в то время, как с другой стороны вышло несколько человек и упряжек, чтобы их встретить. Мэнхард отвел нас дальше в лес, где мы переместились к северо-западной окраине озера, параллельно берегу и русской линии снабжения. Тем временем две русские группы встретились на середине озера и продолжили движение на запад вместе. Мы появились на западном берегу как раз вовремя, чтобы норвежцы Хервега незамеченными пересекли русскую тропу и скрытно заняли позицию в лесу, пока отделение Мэнхарда засело напротив них. Третье отделение осталось в резерве. Двигаясь медленно и расслаблено, русские приближались. Мэнхард подпустил их на 50 метров и заорал на русском: «Руки вверх! Бросай оружие!»

  Но они не подчинились!

  После короткого замешательства ответом был град пуль из стрелкового оружия в нашем направлении, но безрезультатно, так как они нас не видели. Русские заняли позицию за санями и продолжили стрельбу. Мы оставили наши лыжи на краю озера, и не стреляли, готовясь к атаке. Затем Мэнхард, стоя на коленях за стволом дерева и следя в бинокль за русскими, начал громко и внятно отдавать нам приказы. Под его руководством и под прикрытием ружейного огня егеря вооруженные пистолет-пулеметами пошли в атаку, образуя окружение. Снег не позволял им бежать, и они двигались прыжками, залегая после каждого прыжка в снегу, пока мы своими ружьями не давали Иванам поднять головы. У бедняг не было никаких шансов. Скоро их огонь стал ослабевать, хотя некоторые продолжали храбро отбиваться. Наши ребята были теперь так близко к Иванам, что нам пришлось прекратить огонь. Отделение Мэнхарда уже сделало все, что необходимо и появилось за спиной русских. Еще несколько очередей из МП и все было кончено.

  Мы встали. Один из норвежцев вел к нам русского с поднятыми руками. Как оказалось, лишь он один остался жив. С нашей стороны потерь не было. Медленно возвращались остальные наши. Среди убитых русских оказался командир лыжного батальона, что и объясняло их упорное сопротивление. После того как мы просмотрели его бумаги и документы, выяснили, что сани заполнены провиантом.

  Нельзя было терять время. Хотя огневой контакт и продолжался не более 20 минут, это должно быть подняло на ноги весь тыловой район русских. Мы стартовали курсом на северо-запад к озеру №17, где нас уже вероятно ожидал отряд фон Хартмана. К несчастью наш храбрый пленник был полностью неспособен к ходьбе на лыжах, и отряд далеко не продвинулся. Уходя, мы поставили на лыжне несколько противопехотных мин. Это была очень мудрая мера предосторожности, в чем мы и убедились примерно через час, когда до нас донесся отдаленный звук взрывов.

  Мы дошли до позиций фон Хартмана вскоре после полудня. К тому времени группа шла на лыжах в общей сложности около 20 часов, а впереди были еще 3 часа. Часть отряда Хартмана присоединилась к нам на пути назад. На двух волокушах они тащили печальный груз – тела трех егерей, убитых раньше этой зимой и оставленных в снегу до поры. Теперь, завернутые в брезент, они возвращались, чтобы быть похороненными на нашем кладбище.

  Основные силы отряда Хартмана остались позади с целью перехвата подразделения русских, действовавшего в этом районе. Для нашей группы, выполнившей основную свою задачу, напряжение чуток упало, хотя 24 часа на лыжах с небольшим перерывом на бой у озера физически опустошили нас. Прошло около часа, и мы услышали интенсивную ружейно-пулеметную стрельбу позади. Должно быть, фон Хартман встретился с противником где-то в районе озера №17. Скоро звуки прекратились. Мы удивились, что это случилось столь быстро. Действительно, позже днем мы услышали звуки еще одной стычки. Эта звучала посерьезнее и прекратилась не так скоро. Были слышны выстрелы и разрывы тяжелых минометов. Теперь мы знали, что у группы Хартмана серьезные проблемы.

  Мы же добрались до своих без происшествий.

  Группа фон Хартмана вернулась на следующий день. Из 30 человек 5 были убиты, 15 ранены. Они уложили своих покойников на волокушах в ряд перед избушкой, в которую я заходил несколькими днями ранее. Среди них был и фон Хартман. Новость распространилась со скоростью пожара - он погиб от прямого попадания минометного выстрела.

перевел Длинный